|
|
статьи
ЯНА ПОКЛАД
Изначальный для профессионального искусства спор-вопрошание – чему подражать? – натур-природе или кодифицированной классике сепарирует не только школы, но, прежде всего, художнические индивидуальности, порождая причудливые сочетания двух начал. Впрочем, творящим по собственным прихотливым побуждениям, не столь уж важна вербализация зауми осознания. Им хватает многочисленно получаемых от одинокого делания удовольствий. К тому же, зритель чаще ограничивается справедливо-житейским «нравится - не нравится». Лишь решающимся писать о художниках, «судящим и рядящим» полагается худо-бедно вычленять критерии из зыбкости противоречиво-пристрастных суждений. И не только вычленять, но и подбирать из набора универсалий коды-отмычки к каждому отдельному замку-творчеству. Об этих нехитрых обязательностях напоминаешь, прежде всего, сам себе, разбираясь в чужих творениях, часто не близких, но зацепивших, заинтересовавших, как и сейчас, на первой полноценно монографической выставке Яны Поклад. Очевидно, Яна Николаевна художник, почитающий «вторую природу» – предшествующее искусство – больше, чем «первую», служащую лишь поводом для композиционных экзерций. Для художника, ставшего на подобный путь, важно определиться с родословием, а нам не бесполезно поинтересоваться – кто выбран в предшественники. На подобный вопрос Яна отвечает – Сарьян, Дейнека. От себя позволяешь добавить – «постимпрессионизм», вызывая несогласие – Гоген, «саратовская школа», «Голубая роза», «Мост» и «Синий всадник». Великие предшественники – лишь знаки опознания в системе «свой – чужой» и их имена произносятся не ради сомнительного амикашонства, а для определения границ предпочтений нашего современника. К тому же всегда интересны проявления, с разной степенью заметности, родовых предначертанностей у художников, разделенных столетиями-десятилетиями, особенно если проступают черты не «модные», не коммерчески-успешные, а почти полузабытые, напоминающие о мере и вкусе. Как и полагается на русской родине, Яна Николаевна прошла через все калибраторы современного научения классическому искусству, вобравшие и пепельно-остывшую авангардную магму XX века. Успешное окончание «суриковского» института дало силу профессиональной уверенности и право свободного выбора пути. Для стилистики, полюбившейся Яне, свойственны одновременные сомнения в абсолютных достоинствах многотрудного «академизма» и импрессионистического сенсуализма. Отрицая однозначность противоположных начал, как и полагается с «постимпрессионистских» времен, она создает свой микст из повышенной цветности и разумной композиционности, соединяющихся в орнаментальную органичность, отрицающую валерные сложности и излишества тональных диапазонов. Подобная стилистика наиболее естественна для всех реинкарнаций «ориентализма» и потому Яна абсолютно свободна на «юге» – реальном и знаково вошедшем в мировое культурное сознание. Работая в таких контекстах как «юг», «Крым», находит собственные интонации-интерпретации, наслаждается собственными прибавлениями к традиции. Но, то ли внешние обстоятельства, то ли внутренне не до конца ясное давление, побудили к растянувшейся на несколько лет работе в «средней полосе», в коренном «царстве живописи», на «Академической даче». Чаще всего парадоксально необычное рождается из столкновения любимого с чем-то изначально иным, дотоле, вплоть до отрицания, мало привлекательным. Еще раз следует оговориться, что, видимо, не случайно «центрально-», «северо-» русская живопись отстранилась от доминантно декоративных систем мировидения, тесно увязав в единство цвет и тон, воплощая все томящие интуиции через изобилие тончайше нюансированных гармоний (справедливости ради следует помнить и антитезы – творчество А.А. Рылова, мастеров «владимирской школы»). Художник, вторгающийся в этот мир с собственными, кажется, окончательно определившимися приемами перевода видимого в изображение, либо остается нечутким пришельцем, либо замирает, пытаясь уразуметь-прочувствовать непривычное. Итогом почтительного вглядывания являются холсты, необычно экспериментальные уже тем, что мало кто соединяет натурное видение с формализованным сознанием. Незашоренный художник предрасположен к «открытиям», видит то, что не замечают оказавшиеся под давлением сложившегося «канона». «Ориентальная» привычка к аффектированной тепло-холодности усложняется в изысканных «сереньких», осенне-предзимних пейзажах-фризах. Так неспешно обогащается и образный мир художника и авторская стилистика. Художник – почитатель «второй» природы, чаще пребывает в медиативном пространстве вариаций, культурологических аллюзий, не беспокоящих необходимостью нахождения новых смыслов. Тем неожиданнее холсты «Бал гремит» и, особенно, «Культурный центр деревни Подол». Первый – лишний раз убеждает в значении «слова», точно найденного названия, способного перенастроить звучание формализованной живописи. Протокольная скучность другого наименования противоположно грустно-поэтическому «Моя школа» Валентина Михайловича Сидорова. И ставшая классикой картина мастера и отделенный десятилетиями холст его ученицы написаны в одних и тех же пространствах старой, обезлюдевшей деревенской школы, помнящей звенящую полноту ныне затихшей жизни. Открытая Валентином Михайловичем тема «одиночества памяти», ее кому-то кажущееся бессмысленным хранение, приобретает у Яны Поклад классические экзенстенциальные черты поступка, необъяснимого ничем, кроме неизбывного «нравственного внутри нас». Собранные вместе холсты-картины и картины-этюды свидетельствуют больше об «одиноком художнике», чем его внешняя презентация. Свидетельствуют как о сложившихся предпочтениях, излюбленных приемах, так и о способности меняться, откликаясь на живые переживания «первой» природы. /Сергей Гавриляченко, народный художник России/ |
|
|
|
